пересекаются они. Каждый течет сам по себе, не смешиваются они, а значит, в реку не сольются. Вот и выходит, нищая деревня никому, кроме нас, стариков, не нужна.
Время шло. К осени старухе стало совсем худо, старик несколько раз возил ее в город, но врачи только разводили руками и советовали строго соблюдать диету и регулярно вводить инсулин. Однажды старик заметил: старуха тайно ест конфеты, ложками засыпает себе в рот сахар и понял, что она сознательно сокращает себе жизнь. В декабре она тихо скончалась и была похоронена на местном кладбище. Все деревенские старухи были на ее похоронах и дружно сетовали на то, что ушла Марфа без покаяния и церковного отпевания, а все потому, что никто из сельчан так и не смог восстановить разрушенную в начале прошлого века местную церковь.
Вот тогда-то на могиле своей старухи старик поклялся если не восстановить церковь, то хотя бы построить часовенку. С этого дня все заработанные деньги он стал откладывать на строительство, а еще через полгода сходил в дальнюю деревню, где уже более ста лет стояла каменная часовня святого великомученика Пантелеймона, осмотрел ее, как смог нарисовал и решил строить такую же, но только из дерева. Вернувшись в деревню, старик присмотрел место и начал рыть яму под фундамент, а к сентябрю над часовней уже возвышался крест, и началась ее внутренняя отделка.
Каково было удивление старика, когда местные старухи стали приносить ему чудом сохранившуюся церковную утварь и старинные иконы, особенно его поразила икона святителя Николая. Со слов дарительницы бабки Пелагеи икона была написана неизвестным художником в конце восемнадцатого века и чудесным образом избежала уничтожения в сатанинскую годину. С этих пор часовенка стала называться в честь Николы-угодника – первого после Божией Матери небесного заступника. Вскоре часовню освятили, и жители деревни, дачного поселка и окрестных сел стали молиться святителю Николаю.
За хлопотами о часовне незаметно для старика пришла зима, а с ней наступили холода. В эти дни старик вдруг встревожился, стал по ночам чаще приходить к часовне, осматривать ее и, ничего не обнаружив, уходил домой. Накануне крещенского сочельника он лег пораньше, задремал, и тут какая-то сила выбросила его из постели. Он быстро оделся и вместе с Диком пошел к часовне. Не успели они отойти от дома и ста метров, как Дик заволновался и стремительно бросился к часовне. Старик тоже заторопился, но глубокий снег мешал ему, и он пошел прежним размеренным шагом, но неожиданно глубокую ночную тишину разорвали два выстрела. Сердце у старика на мгновение остановилось и тут же тревожно забилось вновь.
– Беда, ой беда, – бормотал он.
Старик сидел на снегу и горько плакал. Плакал навзрыд, как малое дитя, потерявшее мамку. Его верный неразлучный друг лежал на обледеневшей обочине дороги с окровавленной грудью. Кровь темными сгустками сочилась из открытой раны и медленно стекала на белый снег. Старик подтянул ноги и встал на колени, потом взял голову Дика, бережно приподнял ее и попытался заглянуть ему в глаза. Тяжелая, безысходная тоска железным обручем сдавила его сердце, он застонал от бессильной ярости на несправедливую судьбу и людскую злобу.
Тем временем на звуки выстрелов подошло несколько старух и два полупьяных мужика из дачного поселка.
– Ишь, как по собаке рыдает, по своей Марфе так не убивался, – прошипела одна из старух и смачно плюнула на снег.
Вдруг ночную мглу прорезал истошный крик – икону украли, Николу-заступника унесли, вороги. Все, кто был рядом, бросились к часовне, посмотрели и вернулись к старику.
– Дика, Дикулечка, – ласково шептал старик и нежно поглаживал большую голову собаки. – Господи, сколько мы с тобой пережили радостей и невзгод, и вот теперь ты оставляешь меня одного в этом мире несправедливости и злобы.
Старик еще ниже склонился над головой своего друга, и тут правый глаз собаки приоткрылся и Дик нежно лизнул руку хозяина.
– Дикуля, ты жив, – оторопев от радости, завопил старик. – Господи, чичас я тебя перевяжу, и мы пойдем домой.
Старик суетливо обшарил свои карманы и, не найдя ничего, скинул с себя телогрейку, снял рубаху и, разорвав ее на части, перевязал широкую грудь овчарки. К счастью, пуля пробила правую сторону груди, прошила насквозь часть тела и вышла на спине в области лопатки.
– Чего рты раззявили, пьянь подзаборная! – закричала соседка Анна. – Не видите, что ль, сани нужны. Пес-то, што хороший боров, весу в нем не мене центнера будет.
Мужички тут же исчезли и через несколько минут приволокли небольшие санки, какими пользуются селяне для перевозки сена с ближайших укосов.
Привезя Дика домой и уложив его в свою постель, старик нашел несколько ампул пенициллина, набрал два кубика и ввел его в холку собаки. Затем вышел в сени, отыскал пучок подорожника, и разжевав его, приложил жидкую массу к ране.
– Все, Дика, спи, а я тут посижу, присмотрю за тобой. Спи, мой хороший, рана твоя затянется, и мы будем снова бегать и ловить зайцев.
На слова хозяина Дик приподнял голову и облизал низко склоненное лицо старика.
– Ну, будя, лежи, не шевелись, вредно энто тебе, вот выздоровеешь – тогда и нацелуемся, – с этими словами старик поднялся и ушел на кухню.
Он подбросил дрова в печку, достал мясо и, бросив его в кастрюлю, поставил вариться. Затем он снова сел у изголовья своего друга. Помолчал, почесал его за ухом и улыбнулся своим воспоминаниям.
– Дикуля, ты помнишь мальчонку, который тонул в проруби? – заговорил он. – Помнишь, как ты бросился в прорубь? Если бы не ты, он наверняка утонул бы. Тебе тогда был всего год, но ты уже понимал свое предназначение.
Дик поднял голову и в знак того, что он все помнит, лизнул старику руку. Помнил он и то, как однажды старик серьезно занемог: все его тело горело, руки и ноги настолько ослабли, что он не смог даже встать с постели. Поняв, что хозяину очень плохо, Дик выскочил на улицу и помчался к бабке Нюре. Он перемахнул соседский забор и, подлетев к окну, басовито залаял. Бабка Нюра вышла во двор и, посмотрев на собаку, поняла: что-то случилось. Больше недели она настоями из трав отпаивала старика, пока наконец он не смог встать и заняться хозяйством.
– А помнишь, Дика, – продолжая улыбаться, спросил старик, – тот случай, когда я производил опыты на предмет понимания тобой человеческой речи? Тебе тогда исполнился всего год, а уж умен ты был не по годам. Вот я и решил подшутить над молодью. Помнишь, мы тогда охраняли дом московского богача? Собрались у
